[indent] В полнолуние следовало плясать на снегу босиком у горящих костров, петь песни и пить брусничное варево, выдержанное на хранящих свет июльского солнца травах. Они помнили, какого было на этом месте — ныне занесённом снегами, но когда-то прошитом столпами вольной травы, и могли рассказать, но Чарли скорее бы продал душу по самой дешёвой цене, чем отправился на шабаш — у семейного колдовского веселья были острые углы, о которые совсем не хотелось биться чутко раскрытым на вдохе сознанием. Это уже было. Луна и так давала ему достаточно сил в утренние ритуалы, сокрытая белёсой шалью наступающего дня — лечила невидимые раны, оставшиеся после последней вылазки, совершенно иным прикосновением, похожим на рассветное майское утро — прохладным, но обещающим согреть немного позднее. И, как заботливая мать, давала даже больше, чем можно вместить — сила приятно дурила голову, плавя кристаллический морозный воздух эфирным духом, пропитанным, словно в равных пропорциях, морской солью, мёдом и молоком, яблоками и анемонами. Чем-то бесконечно живым. Ощущалось примерно так же — цветущим, искрящимся, но тягучим, требуя то ли немедленного применения всей снизошедшей энергии, то ли не требуя совершенного ничего, кроме как развалиться в снегу под обмёрзшим стеклом далекого солнца. В общем-то, практически так и вышло — днём расслоившееся внимание, развевающееся на оледенелом ветру, удалось направить на полезные ритуалы и чары, но к вечеру ветер подул в другую сторону, и звонок Шульца поймал Чарли где-то на пути к территории диких оборотней, взглянуть на которых разобрало непомерным любопытством. Огромных волков пришлось отложить, в который раз. Старик как чувствовал, что его мелкий названый отпрыск в поисках приключений на задницу.

[indent] Кай вечно обращался к нему так, словно присутствие колдуна было вопросом жизни и смерти. Конечно, в большинстве случаев, это был обман, но Чарли не слишком-то хотелось проверять, так ли это, поэтому он послушно вернулся на протоптанную в сугробах дорогу, без явного сожаления, к которому не слишком-то располагало ощущение бесконечной нежной благодати в крови. Если подумать, провести вечер в компании вампиров было ничуть не хуже. Вполне уютно, ещё и в тепле — явное преимущество.

[indent] С вопросами, требующими немедленного присутствия, всё оказалось довольно прозаично: О господи, Чарли, пугаешь меня светом своих зенок! Почему без шапки опять? Ух. В прочем, ладно... давай, раздевайся, мне нужен лёд для коктейлей. Шульца, что казалось удивительным, всегда восторгали именно мелкие бытовые фокусы. Сложные — взывали к анализу. Простые — к восхищению. Можно было сотворить нечто гениальное и получить задумчивого Кая, а можно было собрать мусор аккуратной кучкой в ведре и нарваться на комплименты. А иногда наоборот. В общем, угадать было довольно сложно, Чарли и не стремился к постижению его эксцентричной натуры, если можно порадовать, это прекрасно, заинтересовать — тоже неплохо. Радовать, конечно, нравилось больше.

[indent] — Что вы смотрите? — присев на корточки Чарли обнял Джино за плечи, прижавшись холодной щекой к такой же холодной, внимательно уставившись в телевизор, а затем на Кая. — Опять? Ты же на той неделе пересматривал?

[indent] — Ты ничего не понимаешь в бессмертной классике. Сегодня показывают все части, и я не упущу ни минуты, — фыркнул Шульц, легко волочащий на вид достаточно увесистую коробку откуда-то из тёмной части дома, — это твоё.

[indent] — Ты коробки спутал, — невозмутимо отозвавшись, Чарли бегло пробегается глазами по надписи «Боевое» на замятом картонном боку.

[indent] — Абсолютно нет, — Шульц качает головой, показательно потрясывая содержимым. То отзывается недовольным шуршанием и облаком бесцветной пыли.

[indent] — Деменция близится, пап. Ты начинаешь путать самые простые вещи. Мы беспокоимся о тебе.

[indent] — Забирай, давай. Ещё выделываться будет.

[indent] Со вздохом поднявшись на ноги, Чарли растребушил содержимое коробки колдовством, что нетерпеливо ждало своего момента быть применённым хоть куда-нибудь, моментально расползаясь по углам комнаты, стягивая помещение бесплотным невидимым туманом. Большая часть содержимого зависла под потолком, словно сотканная из бумаги грозовая туча. Меньшую он взял в руки, вчитываясь в текст. Первые пять страниц не доступны к переводу, на оставшихся — ничего интересного. Для него. Каю вечно не терпелось натаскать Дэвенпорта на боёвку. Тот считал, что не стоит путать дамагеров с саппортами и отбирать хлеб у Джино. Спор затягивался в бесконечность с первой недели их знакомства. Иногда, ради чужого счастья, Чарли что-то учил, демонстрировал, и не применял, чем бесил, и всё начиналось заново. Основной аргумент состоял в том, что он должен уметь постоять за себя, контраргумент — за двадцать лет вполне насыщенной жизни он оставался достаточно живым, чтобы можно было обойтись без этого. Так и жили.

[indent] В общем-то, благостное настроение всё ещё не располагало к спорам. Усевшись на полу, Чарли уткнулся в чары, периодически меняя листы, в попытках выбрать что-то, достойное стать компромиссом. Разговоры между Джино и Шульцем на фоне сливаются в комфортный шум, дополненный щебетанием телевизора. В какой-то момент ведьмак задумчиво тянется к каеву колену, чтобы по щенячьи ткнуться в него и получить свою порцию поглаживаний между делом. Замечательно. В момент, когда последовательность заклятий перестала усваиваться, слух вылавливает слова о поездке. Хм. Опять?

[indent] — Куда поедем? — Чарли с заинтересованностью, проглядывающейся сквозь неизменный вид человека, едва успевшего проснуться после крепкого сна, взглянул сначала на Шульца, затем на Джино. Не то, чтобы он имел какие-то особые возражения, но это было достаточно быстро в сравнение с уже привычным графиком.

[indent] — В Англию, — Кай пожал плечами, будто трансатлантическое путешествие было сущим пустяком, не требующим к себе особого внимания. Почти то же, что в Бостон да обратно смотаться, на выходные. Чарли удивлённо вздёрнул брови. Приподнявшись, уселся на диване, чтобы смотреть в лицо своему названному родителю, буднично положив чужие ноги к себе на колени. Зависшие под потолком листы аккуратным шелестящим потоком вернулись на свои места.

[indent] — Надолго?

[indent] — Да недели на две. Ну... или на три, — неопределённое пожатие плечами включило работу шестерёнок в голове. Брат. Собаки. Попугай. Боже, мать пустит его под нож, если тот снова по недоброжелательной научке назовёт её шлюхой. Попугая, разумеется, на второго близнеца сил не хватит. А потом Йохан пустит под нож её. Три недели с «неопределённым пожатием» могли быть двумя неделями, могли месяцем. В общем-то, загадывать не приходилось. Вариант о том, чтобы отказаться, как-то в голову не пришёл, мысли сразу же перешли к попыткам привести свои бытовые дела в статус безопасных.

[indent] — Ох. Ладно. Допустим, я не большой любитель Рождества в семейном кругу.

[indent] — Мы твой семейный круг, дорогуша.

[indent] — Не спорю. Что делать-то будем хоть?

[indent] — Ну что ты такой серьёзный, ей-богу, вопросы сразу какие-то. А как же дух приключений? Посмотрим достопримечательности, проведём выходные. Достанем одну культисткую штучку.

[indent] — Что за штучка-то? — С козырей. Чарли хищно сверкнул глазами. То, что штучка была культисткой, конечно, вызывало подозрение. Интуиция, в принципе, чувствовала какой-то подвох, но в целом... артефакты Дэвенпорт любил Не держать у себя, а изучать. Времени обычно хватало на то, чтобы понять хотя бы примерный принцип работы чары, а этого уже хватало на изобретение новых механик. А подвох... он всегда был, без него никуда. — И где лежит? Ты же точно знаешь. Тяну из тебя по ниточке, — милостиво улыбнувшись на протянутый для заморозки бокал, он обратил содержимое в лёд на половину. Верхнюю.

[indent] Чарли гипнотизирует сосредоточенным взглядом ширину пространства меж грузовиком и крыльцом, усевшись на перилах, словно на жёрдочке, достаточно легко игнорируя некоторые правила гравитации. Он не слишком-то хорошо спал, потому что полнолуние не рассчитано на сон, но Шульц прерывает его мирное бдение (сынок, твоя энергетика мешает мне думать и вгоняет в сон, пойди-ка, займи себя, поставь массив), выставляя на прохладную улицу пугать рабочих янтарным мутным светом, расплывающимся фосфорическим свечением от подзола зрачка к краешкам радужки. Выставляет, конечно, преувеличение — Чарли сам сонно выползает на крыльцо, шлёпая босыми ногами по обмёрзшей поверхности, рассеянно не замечая холода — амулет на шее согревает, спасая от простуды, но есть ли в нём нужда, когда магия фонит сломанным холодильником. Снег под его ступнями тает, распускаясь на изумрудные ниточки оживающей прошлогодней травы.

[indent] Он нутром безошибочно чует дисгармонию в чужих душевных состояниях, что вместе с непривычной для отъездов напряженной атмосферой говорит о том, что происходит что-то не слишком хорошее. У Чарли, конечно, были только догадки — любопытство под давлением общего смутного беспокойства пришибало, и он просто терпеливо ждал, когда ему всё расскажут, а это, рано или поздно случится. Туман скрадывал контуры, объятые розоватым свечением восстающего солнца, размывая акварельными пятнами пустое полотно дороги и одиноких деревьев, тушью голых ветвей перечеркивающих небосвод. Ни ветра, ни снега — город в спячке, замер ледяным изваянием, до появления первых прохожих. Чарли кутается в колдовство, продолжающее литься на него неиссякаемым потоком — собирает его в кластеры невидимых нежных крыльев, склеивая из солнечных осколков, отдающих майским теплом, невидимые перья. Те получувствительные в его восприятие, трепещут под малейшим движением воздуха, укрывая плечи.

[indent] Голос Джино отвлекает его — раздаётся эхом в потоке вялых мыслей, и на секунду Чарли теряется, но затем поднимает голову, сталкиваясь с ним взглядом и мягко улыбается. Не мог не улыбнуться.

[indent] — Если не хочешь ехать, ты можешь остаться, — слова застают его немного врасплох. Ведьмак удивлённо вздёргивает брови, наблюдая как вампир с едва уловимой взгляду прытью преодолевает вертикальное расстояние между ними, ухая в расстелившееся по воздуху колдовское облако, тут же заинтересованно потянувшееся распознать чужеродную жизнь в своих пределах. Чарли качает головой, кладёт подбородок на колено, заглядывая в кристаллически прозрачный аквамарин чужих глаз, и, расставаясь с сигаретой, цепляет джинову свободную руку. Слишком уж сильно он прикипел к ним, чтобы остаться.

[indent] — Смотри, — Чарли ласково выводит невидимый сигил на чужой холодной ладони, обнажая в бледном рассвете и клубящиеся вокруг античной позолотой ликвидные всполохи, исторгающие из себя неоформленные кусочки перьев, и четверку крыльев, реющих за спиной, очевидно мимикрируя под tyto alba, и плод своих трудов — завесу, переливающуюся бензиновыми пятнами. Та, полупрозрачная, но множеством слоев напоминающая песчаник, смыкается вокруг приюта по кругу, растворяясь на поверхности линялого небесного покрова. В вампирах магии — ни капли, открыть колдовство для них сложнее. Ещё пару-тройку лет назад, когда равновесие имело для Чарли хоть какое-то значение, он вряд ли показал бы хоть часть настоящих чар — слишком высокая плата за такие знания ожидала узревшего, но сейчас Чарли нарушил столько постулатов собственных верований, что равновесие данного и отданного больше практически не имело значения. Он легко творил чудеса, как для Шульца, так и для Джино, прошенные и нет, наверное, потому что это было тем, что он умел лучше всего Не забирая ничего взамен, как раньше. Последние полгода, всё его прежнее ощущение связи с Богами держалось на — мои молитвы получают ответ, значит, всё в порядке.

[indent] — Такой же массив я ставил вокруг дома в Мэриленде, только ещё более плотный, — с задержкой оставив чужую руку, Чарли поднял ладонь вверх, стянув к ней слой маховых перьев, Те, смешавшись друг с другом, плавно меняли форму, темнея, угасая, переплавляясь в жёсткий ком из чернеющих древесных корней и льда. Лёгкой подачей руки, он улетел навстречу завесе, что агрессивно ощерилась карминово-обсидиановыми всполохами сменив маскировку нейтральных гипногенных переливов на хищный оскал. Стоило тяжёлому клубку коснуться поверхности — защита поглотила его на пару секунд, для того, чтобы жадно впиться жгутами, разорвать на части, сплевав кусочки, жалко растворившиеся в снегу, — А я, вообще-то, родственную магию предложил. Другие бы чары такого толка её признали. И вот, суть в том, что Шульц сказал, переводя на доступный мне язык — сходи-ка поставь здесь мёртвую зону, пожалуйста, которую не сможет преодолеть ни одно создание с более или менее недобрыми намерениями без превращения в фарш. Займи себя. Вполне очевидно, что если б нужна была обычная охрана, то ничего настолько... жестокого не понадобилось бы. Расчет на атаку, нежели на защиту, с тем же успехом можно было нанять отряд снайперов. Ну... или, может, смысл в задержке, потому что снимать такое поле дело хлопотное. Я бы больше хотел быть с вами, чем тут, если массив начнёт выполнять свою прямую задачу, будучи его создателем, которого можно отыскать по энергетике, как по отпечатку пальца, — он тихо рассмеялся, — а если уж совсем серьёзно, то всё в порядке, не волнуйся, я выбираю поехать. В любом случае бы поехал. Хоть, наверное, мои собаки и обидятся на меня за длительное отсутствие, — он бросил на Джино внимательный взгляд, на пару мгновений растеряв привычный мечтательный вид, — вы сами не свои с этим отъездом. Всё совсем плохо?

[indent] — Я закончил.

[indent] — Покажи!

[indent] Чарли переминается с ноги на ногу, стараясь не задеть выведенных мелом знаков Меркурия и Луны, разводит руками. Перья разлетаются в разные стороны, тая дождевыми струями на зачарованных тонких нитях, растянувшихся в пространстве прохладного воздуха каюты, высекая контуры расцвётших кадупулов. Те слабо переливаются лунными камнями и золото стекает по дымчатым пластинам лепестков, высвечивая очерк ютан полуо и tetraphidopsida, поросшего плотным бархатистым слоем на стенах и паркете. Мшистое полотно вгрызается эфемерными кореньями в швы, до самого ледяного основания металла корабля. Прозрачные двулистники грея множатся под его ступнями, расчёсывая слои поросли стеклом соцветий. Шульц наблюдает за метаморфозами пространства, и в его глазах загорается увлечённый огонёк, возникающий каждый раз, когда Чарли находит в себе желание показать внутреннюю сторону чар в разрезе, доступном чужому зрению. Кормить колдовством мёртвую плоть, вдыхая божественное дыхание в извечную мерзлоту замершего сердца, слишком дорого, но он может наложить иллюзию, словно по кальке обведя то, что видит сам. Иллюзии не были равны действительности — более реалистичные и менее гротескные, они поглощали из кладезей чарльзовых воспоминаний реальные образы, смешивая их с порождёнными благословением, но этого было достаточно, чтобы увидеть и даже почувствовать, пусть и искаженную, но картину.

[indent] — Красивое колдовство для простых защит, — Кай мечтательно улыбается, на пару недолгих мгновений теряя свой шутливый вид, а затем смотрит на него, играючи вздёргивая бровь, — а настоящее?

[indent] Чарли улыбается в ответ, слабо согретый радостью в чужих глазах, подходит ближе, присаживаясь на колено. С сигилом, зелень поросли вокруг выцветает нефритом и янтарём, возгораясь жидкими палевыми подтёками. Теперь они на равных. Остатки перьев мерцают ожившими светлячками, и отражаясь, в чужих зрачках, электрический свет каюты меркнет в солнечном полуденном сиянии. Энергия хлещет кровью из вскрытой раны, сплошным захлёбывающимся потоком покидая душу, словно выгорающий бензин на высоких скоростях, и совиные крылья стремительно теряют оперение, распадаясь песочным крошевом. На лице Кая — благоговейное восхищение вкупе со слабой, ностальгической тоской по, наверное, тому самому ощущению магии в крови, и, кажется, закрадывающееся слабым головокружением чувство усталости совершенно не напрасно. Чарли мог бы всецело истощить себя, чтобы сделать того хоть немного счастливее. Он вспоминает Оливера, и заводи его почерневших, выгоревших глаз после обращения.

[indent] — Ну, хватит... но иллюзию оставь уж.

[indent] Окружающий мир меркнет — для них обоих, возвращая себе малахит цветущей зелени. Иллюзия развеется сама — через время. Они договариваются встретиться уже на ужине, и Чарли обещает зайти за Джино по дороге, выползая на палубу. Холодный ветер проникает за ворот расстёгнутого пальто вместе со снежным крахмальным крошевом, скрадывая накативший ватный туман внутри черепной коробки. Он с отрешённым равнодушием собирает побежавшую из носа кровь. Стоило остерегаться подобных щедрых фокусов вне полнолуния, но Чарли в целом слишком редко удавалось разумно распоряжаться имеющимися ресурсами, чтобы задумываться о таких мелочах. Он тряхнул невидимыми крыльями, и те покорно подчинились, вздрогнув оставшимся оперением. Всего два — не слишком-то богато. В целом, их можно было распустить — больше необходимости в кластерах не было, но Чарли оставляет ещё ненадолго — просто так.
     
[indent] Волны переливаются то ли перламутром, то ли пиритом, засахаренным кружевом молочной пены облизывая борт. Серебряный свет, пробиваясь сквозь грузно осевшие от влаги сизые тучи, оседал ртутными мазками. Растёкшийся по спине ручьями подтёкших чернил, шрам жалобно ныл, кусая болью лопатки, как и каждый раз при близости к большой воде. Вот тебе и благословение морских пучин — колдовство умерло, поглощённое саранчой чужеродного заклятья, но его бледный дух, слабый отголосок, всего лишь осколок, продолжал терзать Чарли, как нерадивого щенка за непослушание. Тот, в прочем, видел в этом заслуженность справедливого наказания, а, может быть, только особенное очарование лёгкой боли, в поисках которой давишь на гематому или наступаешь на больную ногу, просто, чтобы узнать — тут ли она ещё. В ней было небольшое напоминание о собственной смертности, которое, в действительности, не работало. Когда солёный воздух возвращает окружению ту четкость, которой оно и должно обладать, Чарли возвращается, согревая дыханием пальцы, закутанные в рукава болотного свитера.

[indent] Он добирается до каюты Джино, осторожно стучит в середину двери — остатки ещё невытравленного оливеровым балованием уважения к чужому личному пространству давали о себе знать временами, — раскрывает, замирает на пороге, заинтересованно оглядывая обстановку апартаментов, сравнивая их с шульцовыми — свои он видел только краем глаза, закидывая вещи. Кажется, самым важным его пожеланием было иметь розетку рядом со спальным местом, для того, чтобы флегматично перестраивать остров в Animal Crossing можно было лёжа. Чарли оглядывает Бенедетти, считывая взглядом засевшее в вязи чужих мышц напряжение, прежде, чем успевает осмыслить, но смеётся над его словами, подходя ближе. Мысли в голове сворачиваются в тягучий сироп от ещё не сошедшей утомлённости.

[indent] — О, это занимательное предложение, — Дэвенпорт улыбается, тянется к чужой прохладе, словно к греющему теплу, обнимая джиновы плечи рукавами пушистого пальто, невидимой уветливой весной поредевших крыльев и своим умиротворяющим колдовством, пытаясь выбить едва учуянное, нераспознанное настроение, зарывается пальцами в антрацитовую смоль волос, пятернёй отбрасывая со лба. Задумчиво и чересчур ласково наматывает локон на палец, — такое прямо... для позитивного настроя. Буду потом мысленно ассоциировать себя с тем дедом, что положил хуй на попытки покинуть корабль и решил остаться в кровати. С тем же успехом можно смотреть в походах «У холмов есть глаза» и «Хэллоуин» в гостях у одноэтажной Америки для яркости впечатлений, — покачав головой, он распустил объятья, лукаво взглянув в прозрачную индевелую синеву глаз напротив, — в твоей замечательной идее есть загвоздка. Даже две. Первая — живым всё ещё нужна еда, к моему превеликому сожалению. Вторая — отец семейства придёт сюда. Вы немного поспорите, я посижу рядом, подожду, а потом нам всё равно придётся пойти с ним. Думаю, проще сэкономить время и освободиться пораньше, чтобы оценить превосходство «Титаника» в наших великолепных условиях, — Чарли взял Джино за ладонь, потянув на себя. Его сил не было достаточно, чтобы сдвинуть того с места, поэтому он повис, забавляясь и раскачиваясь на пятках, — пойдём.

[indent] Чарли легко вплавляется в контуры чужой фигуры, прижимаясь скулой к ледяным ключицам, и дробит оставшееся оперение на прозрачное стеклянное крошево. Нутро тревожно тянет от чужого беспокойства — он раздувает мехами тепло внутри себя, словно пытаясь выпарить джинову боль, но может только на время приглушить её, вкладывая в объятья больше обычного. Чарли проверяет, едва эхолоцируя чужое состояние — такое ему не забрать, слишком глубокие корни и связи — только поломается то, что есть, а это ещё больнее, потому он вплетает нитями, в слои ткани, эссенцию собственного колдовства, ласково ведя пальцами вдоль плеч, прежде чем разомкнуть руки. Так будет легче. Свисающий с пояса массивный брелок издаёт слабый, глухой щелчок, часовым неустанным механизмом предупреждая — время превращать тыквы в кареты заканчивается, и мелькает аметистовым глазом, прежде чем потухнуть. Чарли сонливо зевает, собирая в ладони остатки собственных сил, чтобы приложить к сердцу размытый перелив и обжечь тёплый бархат кожи огнивом сквозь плотное плетение свитера — у него к своей энергии резистентность, но и то, бывает, прикусит сухим пустынным жаром, будто играючи.

[indent] Небо темнеет, уходя в ультрамариновую смоль, оббитую войлоком грозных туч — едва только мятежный океанический рокот успевает достичь слуха, Джино юркает в крытое безветренное пространство, стукнув каблуком о металлическую планку в основании моста. Чарли тянется следом, рассеянно скользнув взглядом по небосводу в неровной рамке пространства, и цепляет вампира за ладонь, — отчасти, чтобы не зевать и поспевать за шагом, отчасти, потому что ему просто нравилось держать его руку, несмотря на колющую прохладу на кончиках пальцев.

[indent] — Значит, будем её обходить, — он мягко улыбается, понимающе заглядывая в прозрачную синеву чужих глаз, принимая слова достаточно серьезно, возможно, от того, что у него самого были вещи, вызывающие как минимум дискомфорт, начиная от звуков заканчивая текстурами. Сам Чарли, конечно, планировал прикармливать морских птиц — быстрее, чем по живности, он заскучает, разве что, по брату, и если даже в самом отдалённом мотеле могла сыскаться голодная кошка, то посреди бесконечной воды он мог довольствоваться только пернатыми.

[indent] На веранде карамельное освещение тягуче стелится по облаку туманного сумрака, давая отдых глазам. Чарли мажет взглядом сначала по Шульцу, затем по его собеседнице, не преследуя джинова уровня учтивости — от ауры веет сильнее обычного, чтобы не переживать даже о малейшей возможности остаться невежей в чужих глазах. Его мать любила встречи с налетом светскости, что, конечно, было пустым делом в их маленьком городе, но воспитывало умение держать требуемое обстоятельствами лицо, хотя бы, учитывая риск в это самое лицо, после фуршета, поймать тарелку или бокал, причём, в самые уязвимые моменты задумчивости. Такого рода события были единственным шансом для Чарли изобразить убедительное притворство. Шульц, конечно, никогда ни чем в него не метался, но Чарли всё равно ни единой мышцей лица не вздрагивает, внутренне прыснув с его религиозной семьи. Они на родственников-то едва походили — в приёмных бы поверилось больше, но Каю вся эта игра и подчёркнуто вежливый трёп, очевидно, доставляли удовольствие. Ну так пусть. Тот, периодически, довольно убедительно колупался в тарелке ножом и вилкой, кажется, низводя продукты в атомы. Не обращая внимания, можно подумать, что он действительно ест, а леди, очевидно, не было до этого никакого дела — в какой-то момент, они перешли на вопросы воспитания, и разговор несколько оживился. До какого-то времени Дэвенпорт даже пытался следить за их беседой, больше забавляясь с происходящего, но потом, конечно, выпал — обнаружив себя выщипывающим пушинки из бледно-чайного ворса пальто, когда принесли еду, которой он, конечно, не выбирал, но в этот раз даже не планировал возмущаться навязанной роли дегустатора — сам прозевал (и вероятно не вспомнил бы о том, что вообще-то собирался чем-то поживиться), да и магическое тепло начинало сходить на нет, вместе с чем прохлада всё острее кусала зябкой дрожью. Задумчиво подцепив вилку, Чарли скользит взглядом по лицу Джино, и залёгшим на нём, волею игр света, теням.

[indent] Когда леди Гамильтон прощается с ними, покидая столик, Шульц достаёт из-за пазухи портсигар, кажется, представляющий определенную ценность, но обсыпанный цветастыми наклейками, вертит в руках сигарету, задумчиво оглядывая присутствующих, и тянется к Чарли: будь другом. Тот протягивает руку — искра вспыхивает на кончиках пальцев, опаляя табак, и Кай затягивается, лукаво ему улыбнувшись.

[indent] Судно трогается с места, вяло качнувшись.

[indent] — Иногда ты бываешь таким говнюком... подумай над этим между СПА и рандеву со старушками, — Чарли наблюдает за тем, как Шульц вертит в пальцах ещё зажженную сигарету, облизывающую дымом смуглые костяшки по восьмёрке. Поднимает взгляд, подпирает щёку ладонью. Прохлада расчёсывает его волосы блёклой солью и влагой вздутых облаков, оставляя невидимые капли осколками тающих звёзд меж взъерошенных прядей.

[indent] — Допиздишься, и я выброшу тебя за борт — поплывёшь обратно в Редфилд, — Кай складывает руки на груди, лениво качая головой, и Чарли смеётся, откинувшись на спинку стула. Свет на паучьих лапах крадётся рыжеватыми всполохами вдоль эмали шульцовых глаз — таких тёмных и блестящих, что кажущихся кукольными.

[indent] — Как доплыву — ищи свою коллекцию тамагочи на Ебэй.

[indent] — Бессердечное дитя, и это я ещё говнюк после такого? На святое позарится... немыслимо, что из тебя выросло, — линия чужих плеч теряет задумчивое струнное напряжение, засевшее меж сплетения волокнистых мышц. Чарли отводит взгляд, блуждающе изучая поредевшее засилье пассажиров, зябко кутающихся в верхние одежды перед лицом бескрайнего посеревшего океана, крадущегося клубящейся сумрачной тенью. Обсидиановый кусок чужого страдания, засевший в глотке, тает мазутным пятном, стекая смолянисто и тягуче вниз — по гортани, к самым бронхам, натягиваясь мыльным пузырём в бензиновой глазури каждый раз, как стоило открыть рот и вдохнуть морской воздух. Горько.

[indent] — Нет, правда, зачем ты это так? Ему же плохо, а идея — твоя.

[indent] — Говорят, сломанные кости крепче.

[indent] — Гадость какая, — Чарли кривится, негодующе поведя плечами, оттягивает с пояса брелок на рулетке, проводит рукой по проволочной окантовке аметиста, лаская холодный камень своим угасающим теплом, — тебе бы с бабкой моей повстречаться, сможете поделиться друг с другом множеством увлекательных мыслей. Пока я учился у неё, она постоянно наблюдала за мной, даже когда меня не было рядом. И если я попадал в ситуации с риском для жизни, в качестве наказания заставляла просматривать в среднем пять вариантов развития событий, в которых я умираю. Если уж слишком сильно за меня пугалась, то ещё и от первого лица — видения с естественным ходом времени, в которых ты просто проживаешь смерть за смертью, или наблюдаешь за собой со стороны. При первом варианте — сложно отличить от реальности, при втором — гораздо легче понять, как ты оказался в этом дерьме, но удовольствия всё равно мало. Ей казалось, что таким образом она сможет показать мне, как ценна моя жизнь, и как легко её потерять, но получилось скорее наоборот, — чем дольше он находился в череде видений, сменяющей друг друга уродливыми кадрами сломанного калейдоскопа, стекло в котором с неровным треском деформируется, представляя глазу новый душераздирающий узор, тем менее важной ощущалась сохранность собственного тела, его реальность, его существование в целом — граница между действительностью и фантасмагорией становилась такой тонкой, что любая опасность казалась на вкус пресной, как плесневелый хлеб — какая разница, что случится, если он снова откроет глаза в душном и тёмном кабинете Бонни, пропахшем бузиной и ладаном? — хорошо, что я больше почти ничего не помню об этом.

[indent] — Ай, какая затейница, даже интересно поглядеть стало, что за чара такая, — Кай, наконец-то, тушит изведённую сигарету — та задыхается на дне пепельницы с вялым шипением, искрой испуская последний дух, — ты никогда не подумывал вспомнить всё, что забыл?

[indent] Какой-то ребёнок кормил случайно залетевшую на борт чайку, и ведьмаку остро захотелось к нему присоединиться.

[indent] — Покажу тебе... когда-нибудь. А если подумываешь вдарить мне камнем по голове или пустить на пробежку с толпой оборотней, то сомневаюсь, что это поможет делу, — словив предостерегающий шульцов взгляд, он скуксился — сдался старику этот ответ. Говорить о своей амнезии Чарли было некомфортно, но, всё же, он привык отвечать честно, — да, подумывал. Пару раз пытался найти воспоминания, но не получалось. Полагаю, потому что на самом деле я и не хотел находить. Даже допускаю, что мог сам их заблокировать или вовсе стереть — если так, то и нет смысла это трогать. Всё равно, жизнь стала проще, после того, как я забыл. Всё самое интересное ещё впереди, — ведьмак поднялся с места, стул мучительно скрипнул ножками, неотёсанно проскользив по полу, — пойду посмотрю, как там Джино. Не скучай, — хлопнув Шульца по плечу на прощание, Чарли мимолётно обжёгся холодом его кожи, и скрылся за поворотом, унеся с собой последнее тепло.

[indent] Вечер оставляет его в стылом, тоскливом беспорядке — что-то в подреберье выбаливает, беспокойное, как больное маленькое животное, которому, из жалости, хочется свернуть шею, переломав веточки тонких костей. Он бы завернул себя в колдовство — слои мягкого оперенья, целиком, будто в одеяло, с головой спрятавшись от наступившей тревожной зимы под нежным ворсом, пахнущим чем-то едва уловимо нежным — то ли молочным, то ли цветочным, отогревая собственную душу, но сил едва хватит для того, что склеить из обрезков энергии хотя бы подобие одного крыла. Это ощущение скудности собственных возможностей ему не нравится, ещё больше взвинчивая, проходится по нервам. Чарли едва заметно хмурится, хорохорясь, как воробей — сонливо моргает, разглядывая барашки волн, игриво всплывающие на синей воде — то тут, то там, прежде чем войти внутрь — медлит. Музыка проходится едким наждачным шорохом по барабанным перепонкам, но о том, что её уже слишком много, он не думает, сосредоточенно прислушиваясь к тому, что пыталось его гложить, слепленное безжизненным, мрачным созданием из джиновых страхов, шульцовых смятений и собственных теней, тех самых, о которых ему так не нравилось думать, так не хотелось вспоминать. Он не прикасается к ним, как к чумным, обещает себе, что придёт и расставит алтарь — как хотел, и свечи, и курильницы, и колокольчики. В обмен на тишину и магию, он всегда мог отдать кровь — это было честно.

[indent] Полумрак, прожжённый светом софитов и зудящим рокотом толпы, становится его вершой, только Чарли понимает это поздно — в какой-то момент случайные прикосновения других людей мутируют в болезненные, будто соскабливая кожу сквозь нервирующую вязку свитера, своей мимолетностью обнажая кричащие нервы. Дэвенпорт сторонится, выискивая глазами Джино — собственно, будет достаточно убедиться, что с ним всё в порядке, чтобы уйти, но поиски занимают какое-то время. А, может, и почти его не занимают — густой, тяжёлый туман, подбирается ближе, ограждая от гудящей музыки и до слёз слепящих колючих вспышек, но вязким сиропом засахаривает бабочки мыслей. Чарли с задержкой рассматривает людей, на толики секунды теряя понимание собственных целей, но потом Джино всё же находит — тень графитом хищно вычерчивает скулы на его лице, и ведьмак замирает — нечитаемо вглядываясь в чужую фигуру, а затем медлительно понимает — охота, и разворачивается обратно, вот только выйти наружу кажется почти непосильной задачей. Ощущения вкручиваются в нервы снопом игл, будто штопор, разъедая нутро, и мозг отключает восприятие — постепенно, как перегретую систему. Вдох освежёвывает слизистую обсохшего горла. Внутренние голоса потухают вовсе — предложения рассыпаются бисером, и единственным, бессловесным, инстинктивным желанием остаётся не выйти, но закрыть глаза и уши, чтобы взять небольшой перерыв и отдышаться. Тело ватное, управляемое нелепо, как марионетка — движения кажутся настолько же отчаянными и тихими, насколько безжизненными. Человеческое море эхом волны прибивает его к стене — та даже не холодная, кажется, словно влажной от эфемерного конденсата, и это ощущение выжигает звон по крапчатой карте его кожи, опаляя дерму. Тяжесть прибивает к полу сухоцветы телячьих ресниц, Чарли медленно тянется ладонями к ушам, чтобы вяло зажать их и закрыть глаза.

[indent] Нужно только немного времени, чтобы перезапуститься. Совсем немного.

[indent] Сознание дробится на части, и остаётся только глубокая, вязкая пустота. Чарли совершенно не знает, что происходит с ним снаружи, но здесь, в бесконечном ничто на границе существования, нет ни звуков, ни света, ни мыслей — лишь едва прорываются блёклые тени, следы настоящей жизни — места им не находится, но магическим импульсам удаётся найти дорогу по разрушенным тропам к тем частицам его существа, что ещё способны к восприятию. Без привычного угнетения волей, магия расползается в разные стороны так, как в иной раз могла только по приказу — из доступных ей осколков воспоминаний, испуганная, склеивает давно изученные образы — белых мотыльков, расползающихся по стенам и укутанному темнотой полу, и алебастровые, в янтарной крошке, сипушьи перья, и акадийские стлевшие кленовые листья, призрачные контуры древесных кореньев, ткёт в углах поверх дерева новую облицовку — ту, что была в квартире у Оливера, и лепит по лопаткам, едва и вяло, контуры кости, что соединяется с ядром, на которой, обыкновенно, цветут яблоневым цветом, раскидисто, крылья. И она же кусает грозовым током чужую руку, опасливым диким зверьком, со второй попытки признавая знакомый холодок, оборачиваясь счастливым щенком, ластится.

[indent] Прикосновение выбивает Чарли наружу, из сотканного вокруг него, тревожной ворожбой, кокона. Оно распарывает кожу — та расползается лоскутами, обнажая плюш и проволочные кости — при желании, сухожилье можно поддёрнуть ногтем, словно застрявшую нить, потянуть, распустить до самого предплечья и дальше, а потом, из вороха пуха, шерсти и мягкого велюра вытащить ту самую маленькую коробочку, что даёт ему голос. Желательно, сжать её покрепче и скрошить в пустые песочные обломки — так ему, Чарли, думается или чувствуется, когда его безликое пустое пространство начинает сужаться, и вот уже первые звуки вновь возникают в голове. Просто сломать — этим рукам дозволено, так и чувствует — пока его перемещают, а он обмерзает куском гранита, каменным резным изваянием. Самое простое касание ему болезненно — застывает и терпит, потому что так, наверное, надо, и потому что доверяет, и потому что потом всё равно забудет.

[indent] Ветер соскабливает кожу с его лица, и холодная синеватая крупа снега выжигает по плоти те следы солнечных веснушек, что он, вместе с покровом, будто и утерял. Чарли приоткрывает глаза, не потому, что ему хочется что-то видеть, а потому что последний краешек пустоты исчезает, и остаётся только то, что снаружи, самое настоящее. Вокруг достаточно темно, и он тихо вздыхает — распугивает последовавших за ним редких мотыльков, удивлённо вздрагивает — резче, чем нужно, когда чувствует одного из них в волосах, но принимает этот факт, как и пробел в своих воспоминаниях — туман в голове рассеивался нехотя, но всё ещё оставался в мышцах и венах, делая тело неподвижным, вялым и медлительным. Просто с ним такое бывает, с этим ничего не сделаешь, можно только принять и примириться.

[indent] — Сбрось меня в воду, — слова раскурочивают Чарли челюсть, и он снова замолкает, чувствует, как слёзы наворачиваются на глаза — и снова терпит, с содроганием представляя, как было бы, если б ведьмовская кровь не защищала его от боли. Просто, видимо, он устал или что-то ещё... что там было вообще? Не повезло, да и всё. Иногда такое случается, это бывает, — твердит он себе, как мантру, то ли слова Йохана, то ли слова Оливера, чувствуя — с тем, как прохлада вымывает из него туман, знакомое и едкое, гнилое чувство начинает догонять. Нет смысла переживать о том, на что не можешь влиять, — продолжает он, а ветер треплет его по голове, разбрасывая беспорядок тёмных волос — может, успокаивает, а может, пытается снять скальп. Полагать трудно.

[indent] Свет в холле обжигает зрачок — ведьмак то ли шипит, то ли хнычет, утыкается куда-то в Джино по-щенячьи, стараясь спрятать глаза, и ему даже удаётся, мгновения до каюты оправляясь от ожогом въевшегося искристого перелива. С хлёсткой скоростью возвращающегося, привычного мысленного потока, ведьмак перебирает возможности восстановления сил — потому что с тем, что есть сейчас, и с тем, насколько хорошо он знал себя — до самой Англии ему лежать в темноте, приходить в себя и молиться. Пару дней — безмолвно, потому что сейчас ни одну из своих мыслей, без колоссальных усилий, произнести вслух Чарли бы не удалось. Быстрые варианты были не его профиля, а ещё хуже — не его стороны. Ходить по теням он не любил — но мог придумать множество тому оправданий.

[indent] — Закрой глаза, — и голос у Чарли как пресная вода, укрытая тающим сырым снегом, стлевшим под нищим солнцем — безжизненный и блёклый. Ощупью своих освежёванных пальцев он клеит в воздухе печать, та собирается единицами тлеющих мотылей, чьи короткие, не взаправдашние жизни он пускает под пресс, чтобы призвать колдовство, антонимичное своей сути. Оно приходило из костяных дверей, у него не было милостивых рук Богини, но были страшные глаза, в них цвели огненными бархатцами поля венцов и венцы полей, мшистые каменные пещеры, поросли ядовитых грибниц, отравляющие мысли, гулкое костровище темноты. Иногда они плакали пеплом и снегом. После ритуалов эхо звучания приходилось выковыривать из ушей, но эти безотрадные чары забытых божеств переворачивали карты наоборот — осушая моря, наполняли чаши, подвергая коррозии любой аспект — и его тоже подвергнут, но, может быть, не у самого ядра? В Чарли дальновидности — только на шаг вперёд, а сейчас он и вовсе не ходит. Сползёт с чужих рук, и ломано завалится на пол оленьим детёнышем, шарнирной куклой, битым куском стекла. Обладание талантом и дурной головой в сумме давало бесконечный эксперимент, — я скажу, когда открывать, — собственный голос режет ему губы и ранит горло.

[indent] Если он зовёт, оно всегда приходит волной — не резко. Находит тень в каждом предмете, и всё физическое неуклонно тянется следом, пока оно собирает гребень, а затем тот преломляется, и поток тьмы, поглощающий сияние, но его же порождающий, проходит насквозь — как вода, омывая снаружи гибкой прохладой, но пробираясь внутрь сколопендрой, способной изучить любой излом, любую замочную скважину и любую трещину. Света в каюте не остаётся, затем туманный контур дыма мимикрирует хвойником — диалоги без слов, лишь на гранях чувства, похожи на мотки пряжи или ветвей, не занимая и минуты, вспыхивающие глаза в бархатцах поедают его боль и недуг, восстанавливают растраченные силы и колдовство тёмным фактором, но дрожащие искры невидимых костров выцветают вопросом. Мало. Он вытягивает руку, и ту вспарывает осколками лунных ножниц, там, где природа склеила тело из глины земли, но крови почти нет, только разрез от плеча до тыльной стороны запястья, потому что оно её забирает, и этого достаточно — паркет каюты шипит, как раскалённое масло, впитывая сигил от его печати, и Чарли разглядывает рассечённую руку, думая о том, что Шульц откажется платить за то, что он начудил. Темнота рассеивается, но в голове полно коррозии — случайные мысли, оставленные нейтральными, мрачными чарами, вьются, как черви. Келпи в водорослях, девы со змеями в дырявых бедрах и ослепшие сгнившие химеры, чужой язык, горящие глаза. Коррозия задевает и ядро — сползая с чужих рук, — можно, — он сразу же отслаивает разворот крыльев от плечей, расправляет стандартной шестёркой, не пресекая сигила — дальше ему ходить нельзя, — тревожно окутывается. Нижнее оперение, пострадало — как раз самые верхушки, и теперь от них веет отравой ночной глуши и разложением, а не очарованием солнечного утра, но это всё ещё сила, пусть и перевёрнутая. Таковы расценки, потом сойдёт. Должно.

[indent] — По крайней мере, я больше не хочу за борт, — и в голосе жизни больше. Пока пространство напитано силой, он, не жалея, усаживается в воздухе лотосом, потому что ноги ещё так себе держат, рассматривает рассечение, пытается вспомнить, где у него то, чем можно зашить, пока оно не начало кровоточить. Заживать теперь будет — миллион лет, и рука — та же самая. Шрам с последней поездки, скрывшийся тонкой лентой под браслетом часов, Чарли вытравлять не стал, несмотря на желание извести с кожи всё, что изначально ей не принадлежало, будто испытывая к нему странное, нечитаемое чувство. В глазах светлеет, и своё необжитое помещение он видит чётче и лучше, как и Джино. Заглядывает тому в кристаллическую синеву глаз, благодарно, извиняющиеся и ласково разом, как умеет, цепляет здоровой рукой его ладонь, ту, что с кольцом, прижимая тыльной стороной к своей щеке. Мрамор кожи холодит, снимая жар, но больше не ранит, — вновь — спасибо тебе.

[indent] Дрожащие занавески, припорошенные чернильным крошевом копоти, дрожали, словно бы мелко плача, и теням, скрывающим изгибы складок, стоило сочиться мелкими, сероватыми слезинками.

[indent] Чарли и Йохан — обглодали до косточек братишек и сестричек, прежде чем выбросить из мелко плетённого гнезда на сырую землю. Косточки и коготочки, ниточки несформированных мышц, зоб, гортань — жадный крик одиноких кукушат. Может быть, ещё в утробе матери, поражённой проклятьем и приворотом, анафемский дух коснулся фантомной сущности, именуемой душой. Клеймо прекрасного несчастья, поразивши, расцвело волчеягодником в глазах двух одинаковых детей — им ещё предстоит стать ворами по праву рождения, ведь что может быть обиднее, чем потеря родовой ценности, лелеемой поколениями сохранной крови? Йохан так и не вступил в ковен, Чарли покинул его в обереге гниющих сглазов — (гла-зов: этот - от кошечки, этот - от лисички, этот — щенячий, и разве дороже стоили ваши п-тен-чи-ки?). Он продаёт свои незыблемые таланты старику-вампиру, и, быть может, узнай об этом бабушка, кажется, сплавленная из цельного куска металла — всплакнула, точно та занавеска, серыми ртутными слезами. Какой позор. У её любимой Дрохеды нет будущего.

[indent] Из нежной пены струящегося крыла Чарли извлекает почерневшие маховые, в темноте похожие на титановые проплешины, в фантасмагоричном кварцевом свечение укрытого темнотой, перьевого массива. На секунду, кажется, буквально на секунду, ему становится тошно от самое себя — тонкий запах гари, цветёт ядовитой розой в горле, на ней, пыльным осадком - кровь, шерсть, слёзы. Бархатцы... бархатцы. Где корни? Вкрадчиво пульсирует рана под рукавом — голодные божества брошенных кочевых алтарей, вечно жадные до любого geras, старались урвать кусок побольше, но наградить щедрее. Что может быть привлекательнее плоти, изначально, помимо резус-фактора, имеющей свойством ещё и ज्योतिष्मन्त्? Противоположностями кормиться сытнее. Разрез по линиям — смех, ведь можно было потерять что-то более ценное, чем кровь - палец, глаз, ступню? В страхе перед бессилием разыгрывать плоть — жалкая ошибка. Но ведь тело существует, только чтобы подвергаться износу. Как иначе прикоснуться к вечному? Эти благословенные соприкосновения вытравливают то человеческое, что должно быть даже в нелюдях — колдовство прячется в тех святынях, откуда жизнь можно только наблюдать, но не жить. Искажения неминуемы. На вкус, мерзкое, самобичевание сменяется привычным Чарли, отрешённым любопытством - бледным огоньков в сонных заводях каштановых глаз. Чудеса приближают его к наблюдателям. 

[indent] У Джино глаза, ловя одинокие блики лунного света, изнутри сияют аквамарином, как оледенелые драгоценности. Любое человекоподобное создание — как глиняная куколка. Сломай шею, истечёт горем. Джино ткёт из складных букв мрачное кружево своей судьбы, складывающееся в трагичные узоры. То ли пугающие, то ли тоскливые, но бесспорно — отравленные горечью. Потери, лишения, сожаления. Ими полнилось любое существование.

[indent] Это алтарь или море разбередило раны? Не спрашивает. Топит чужой северный холод солнечным светом ладоней, в связке пальцев. Глаза, как собачьи — безмолвно-понимающие. Чужая боль, всегда, словно удар наотмашь по чувствительному нутру, хочется то ли сжаться, то ли отстраниться, от этой сводящей подреберье бессильной печали. Чарли, чаще всего, доводилось утешать зверей, а им хватало безмолвных магических касаний. Он снова вспомнил Оливера, подле которого сидел последние полгода и даже в эту поездку с тревогой оставлял его одного, пусть рядом и был Йохан. Едва ли он мог сделать что-то большее, чем делал.

[indent] Чарли протягивает руку к джинову лицу, касается обрыва опаловой скулы. В этом жесте ласки меньше, чем колдовства, которое обыкновенно служило выражению чувства — без «перчаток» оно моментально расцветает вспышкой акварельного фейерверка. Это предупреждающее касание — можно отторгнуть. Ведьмак тянется, руки обвивают плечи, крылья скользят по чужим плечам с тихим шелестом объятья. Чарли рассматривает всё ещё тлеющие контуры печати, пока безмятежная энергия ищет болезненно сжатые пружины в чужом нутре, чтобы ослабить давление — эдакий способ сказать «всё хорошо». Оказаться ближе к колдовскому ядру можно было разве что натянув на Чарли ловец ведьм шипами вовнутрь.

[indent] — Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти такой жестокий путь. Твоя семья заслуживала лучшего. И твой друг. Ты заслуживал лучшего, — отстранившись, он опустил глаза, словно раздумывая над своими следующими словами, —  я могу сделать так, чтобы тебе просто стало легче. И могу забрать самые неприятные воспоминания. На практике... это помогает, но не полностью. Вдруг заболит, и неясно, откуда это чувство — связь разорвана, — «по крайней мере, так сработало со мной», — если я могу что-то сделать для тебя, что угодно — ты всегда можешь сказать, — и эти слова принадлежали тому, кто по праву существования мог творить чудо.

[indent] Лунный свет оседает венцом синей стали на чернильных джиновых волосах, разливается по полу прозрачным серебром, слепит взгляд амальгамой, одинаково старит весь мир — и их обоих. Ведьмак кивает — с молчаливым уважением принимает чужое желание хранить свою боль. Когда дороги к прошлому выжжены временем, может, ничего более и не остаётся, чем лелеять тени.

[indent] Чарли, обыкновенно, избегает смотреть колдовским взглядом в души близких, из некоего заботливого желания обезопасить их от самого себя, но Джино раскрывается сам, не книгой — перебором затёртых фотокарточек, беглого взгляда достаточно, чтобы сложить историю.

[indent] Чарли не помнил, терял ли он кого-то, но сквозь призму чужой искореженной души чувствует тяжесть потери по-настоящему близких людей. Джино не нужно сочувствие, но это то, что из человечного ещё хранит в себе его собственное сердце. Колдовство стягивается к ступням морским прибоем. Просто это становится слишком сложно. Крылья качаются в синих тенях - листвой на ветру, сизыми водорослями в невесомости моря, вьющегося зеркальными лентами за бортом корабля. Лихорадка подкрадывается, медленно жжётся в виски ядовитой змеёй, жалит дрожью, но пока ещё сносно, пока ещё можно терпеть. Ведьмак отводит взгляд, мысли расплываются, как стеклянные грустные рыбы. Иногда Чарли казалось, что в Джино больше человеческого, чем в нём самом. Больше, чем тому хотелось, больше, чем он знал. 

[indent] Поцелуй становится достаточно неожиданным, чтобы Чарли, в вечной своей плюшевой медлительности, не успел удивиться, а потом было уже поздно, потому — кладёт руку на чужое плечо, пробует на вкус индевелый холод с джиновых губ, от которого шепотом прокрадываются мурашки вдоль хребта позвоночных скал. Словно так и должно быть, словно так и задумано — безмятежно отвечает чужой страсти, только сердце вздрагивает, ускоряясь, да во взгляде мелькает непонимающее, цепкое-цепкое — словно пытается выудить из декабрьской проруби чужих глаз ответ на банальное «зачем?», скорее, из любопытства — конечно же, из любопытства.

[indent] — Хорошей ночи, Джино, — Чарли тихо, беспечно смеётся, оборачиваясь вслед. В голове так тяжело, что легко. Яркий свет коридора обжигает зрачок, ведьмак щурится, а затем темнота вновь окружает его, как бархатная портьера, прячущая картину, но тёмный силуэт ещё некоторое время переливается на нежной изнанке века. Чарли знал, что Джино любит его — в том многоликом понимание любви, которое для самого ведьмака не требовало уточнений, — так же, как любил его в ответ. Поцелуй не вносил конкретики в его восприятие — став завершением столь перегруженного дня, он едва ли являл переменную.

[indent] Рукав пальто чавкал изнутри тёплой, вязкой кровью. Чарли сбросил его на пол, свитер расползся по ниточкам, от запястья к плечу. Покусало его хорошо — достаточное наказание за недальновидность, но то ли ещё будет — ядро, борющееся с коррозией*, начало страдательно нарывать где-то под четвёртым ребром, пока нитка стягивала края кожи.

☼ ☼ ☼

[indent] — Ты сжег каюту? — Шульц смотрит пару секунд сквозь тёмное стекло очков, прежде чем выказать предположение, в действительности являющееся утверждением. Чарли вздёргивает брови, смотрит на того снизу вверх, лениво болтает ногами, перекинутыми через подлокотник кресла. Измятая ткань пёстрого кимоно мельтешит поднятым военным флагом — шульцево настроение угадывалось по шагам, чеканящим, будто в попытке выбить бенгальские искры подошвами. Ведьмак вздохнул. Аксиома — хреновое настроение Кая равнялось хреновым настроением для всех в ближайшей округе. Приготовившись к разговору, Чарли отложил книгу на кофейный столик — очевидно, больше она не понадобится.

[indent] Лазурное небо — перевернутая поверхность промерзшего озера. В кружеве застывших алебастровых барашков, солнце — маленький бледно-жёлтый корабль, едва ли похожий на их стылую громадину, равнодушно прокладывающую путь сквозь задумчивое бормотание волн. Ветер колючий, изъедает щёки и меловые пальцы, но Чарли не чувствует холода.

[indent] — Доброе утро, дорогой отец. Как ты догадался? — он переводит ленивый взгляд на Кая, щурится от яркости кислотной синевы ткани, кислотных лимонов, кокетливой кислотной листвы. Наряд с утра, кажется, подбирался, чтобы причинять людям боль. По крайней мере, Дэвенпорту страшно захотелось сцапать себе вот те самые очки, вместо своих.

[indent] — Рана и лихорадка — от коррозии. Пахнешь ольхой и можжевельником*. Теплом от тебя несёт, как от реактора. Значит, забрёл к неудачному алтарю, а эти ваши дерьмовые сущности крайне редко щадят чужую собственность. Запереть бы тебя в мягкой комнате, только ты и там найдёшь какой-нибудь способ покалечиться.

[indent] «Будто ты не привык», — подумал Чарли, рассеянно зацепил соседнее кресло подошвой с прикреплённым к ней роликовым слайдером, прокрутил верхнюю пару колёс. Свисающий с языка строгого ботинка Помпомупурин задребезжал звонким бубенчиком — единственным ярким элементом его внешнего вида, помимо россыпей артефактов да бледно-небесного джемпера.

[indent] Проблема, разумеется, была далеко не в рискованном поведение.

[indent] — Справедливо. Это правда не поможет, - покачав головой, ведьмак призрачно улыбнулся, завернувшись в пальто, — но ты злишься не на меня. Что случилось-то?

[indent] Солнце слепило, Чарли прикрыл глаза козырьком ладони. Кай достал из внутреннего кармана придурошную фляжку, вполне соответствующую его облику, тяжело вздохнул, глотнул крови, повёл запястьем. Чтобы не происходило, уровень драматизма древний засранец всегда держал на высшем уровне.

[indent] — Леди Гамильтон убили ночью.

[indent] — Кто это?

[indent] — Чарли! Она буквально сидела вчера напротив тебя, за ужином!

[indent] — Там кто-то… А. Старушка с фестиваля цветов?

[indent] — Бинго.

[indent] Чарли скорчил недоумевающую гримасу.

[indent] — Она ведь старая. И смертная. С каких пор смерти человеческих стариков стали проблемой?

[indent] — С тех пор, как мы плывём на гребанном корабле в окружение смертных? — Шульц недовольно покрутил в руках фляжку. Солнечный блик отразился на поверхности его очков.

[indent] — Я всё ещё не вижу проблемы.

[indent] — Вероятно, это Джино её убил.

[indent] Чарли раздражённо вздохнул, поерзав на месте. Разговор наскучивал, ведьмак медленно закипал от переизбытка энергии.

[indent] — Тебя волнует, что именно он убил старушку, или что он убил именно эту старушку? Или что могут быть свидетели? Или что-то ещё? Я не телепат, Кай, а колдун, мысли не читаю, — нахмурившись, вампир засверлил его оскорблённым взглядом, что было заметно даже сквозь стекло, а потом перевёл взгляд. Чарли поднял голову вверх, проследив, и пересёкся взглядом с Джино, после чего облегчённо вздохнул. Воспоминание о вчерашнем вечере кольнуло, словно слетевшая иголка.

[indent] — Я рад тебя видеть. Он, — ведьмак подчёркнуто вежливо указал ладонью на Кая, — считает, что ты убил старушку с фестиваля цветов. Не знаю, как ты будешь жить с этим неблаговидным поступком дальше, всё можно понять, но старушка... ужасно.

[indent] Чарли с мягкой благодарностью улыбается Джино — потому что всегда ценит прямые ответы, и задумчиво покачивает переброшенными через подлокотник ногами, прорезая тишину негромким звоном бубенца на брелоке, свисающем с ботинка. Где-то справа, под четвёртым ребром, ядро боролось с чужеродной эссенцией, как бравые лейкоциты - с инфекцией, связывая узлами ведьминой лестницы волокна мышц - кольца на пальцах, если прислушаться - тонко дрожали, откликаясь на волны силового потока, но даже направленный по всем артефактам, он продолжал душить изнутри сухим пустынным жаром.

[indent] — Всё не так страшно. Мы будем плыть на корабле целую неделю, отсюда не улизнуть, — он взглянул в глаза Шульцу. Непроницаемое лицо того, словно заиндевевшее от добравшегося до плоти, сквозь полотно кожи,  декабрьского ветра, больше напоминало погребальную маску, что часто сопровождала его недовольство, напряженность и гнев. В такие моменты все глубоко человекоподобное поведение Кая сходило на нет, оставляя сухой остаток — древняя сущность, сейчас — ищущая оптимальный путь выживания. Это чем-то немного напоминало Чарли о том, как фундаментальные чары ковена убивали всё живое в нём самом, оставляя только безразличное в своей сути колдовство, ради которого было создано это тело. Якобы? Усевшись лотосом, ведьмак склонил голову по-птичьи, — можно исправить память этому чудесному созданию. Оставить воспоминание об убийстве, но стереть всё, что связано с мотивацией и нами. Если постараться получше — заложить вину. И тогда решит сдаться сам.

[indent] — Сможешь найти его? — поинтересовался Кай, откинувшись на спинку дивана. Белый свет солнца серебрил выразительную седину в его волосах.

[indent] — Да, но мне понадобится хоть какая-то зацепка, любая память.

[indent] — А по земле не получится?

[indent] — Ну, тут нет земли. Только мёртвое дерево и мёртвое железо, которые не заговорили бы, даже если б захотели. Птицы постоянно меняются. Море слишком далеко. Только по памяти и остаётся искать, — юноша пожал плечами. Его обыкновенно маловыразительное лицо, однако, так легко отражающее даже самые бледные полутона эмоций, обрело глубоко задумчивое выражение, — как вариант, ещё есть план корабля.

[indent] — А что насчёт тела? — говорит Джино. Чарли поворачивается к нему и согласно кивает.

[indent] — Было бы... информативно, — он сводит брови на переносице. Ведьмак не был брезглив, но контактировать с мёртвой старушкой не то, чтобы особенно хотелось — от чего-то, это напоминало ему о Бонни. Однако, выбора не оставалось — так точно быстрее, чем искать план.

[indent] — Только там жандармы. Хотя... Чарли, дашь «Зов»? — у Кая в глазах шустрым огоньком мелькает любопытство, но Чарли его не замечает — вспыхивает тихим смехом, сталкивается с похолодевшим взглядом Шульца и одаривает того смятенной улыбкой, — мне не нравится это выражение на твоём лице. Ты что, серьёзно? Ты же не серьёзно. О, нет, ты это действительно серьёзно, — он осуждающе покачал головой, — kitava*.

[indent] «Зов» Чарли сделал под себя, влюбленно подарив тому кусочек своего второго сердца — ядра. Ведьмак ценил этот артефакт не только, как затейливую и несколько ироничную акцентуацию на одном из самых мрачных талантов, данных ему аспектом*, но и как надёжный инструмент для себя. Взглянув на Кая, он снова покачал головой.

[indent] — Почему нет? — отец поджимает губы На самом деле, ему одновременно нравилось и не нравилось, когда с ним спорят. Иногда — в зависимости от ситуации, иногда — от настроения. В вопросах правоты, чужое довольство Чарли волновало мало.

[indent] — Потому что Владислав уже не молодой, и его ждёт только фатальный износ* от таких прыжков веры, — в  голосе юноши появились прыгающие саркастичные интонации, придающие обыкновенно неспешному тембру более оживлённое звучание. Он обернулся к Джино, взял того за руку и вздохнул, — скажи мне, Луна моя, если вдруг твой отец из собственной излишней самоуверенности превратится в бессмертный овощ, то ты будешь катать его по дорожкам манора в инвалидном кресле и поить кровью из стаканчика-непроливашки, или просто бросишь в траве у крыльца, позволив Джейку наконец-то затыкать его перьевой ручкой до смерти? — он вздёрнул брови, изобразив движение рукой и повернулся к Шульцу, который громко и возмущённо фыркнул. Ну, хоть что-то живое.

[indent] «Эсми точно съебётся на какой-нибудь Маврикий со всем состоянием. Я просто не сомневаюсь в этой женщине».

[indent] — Ты ужасное дитя, Чарли, — он вздохнул и заговорил серьёзно, — с вето будет надёжнее, чем без него. Европейская охота совсем не похожа на американскую, здесь нельзя рисковать. Это тебе не община Сойера.

[indent] — Если ты завтра не вспомнишь, как застегнуть рубашку, то это тоже будет огромной проблемой. У тебя уже есть износ, было бы странно, если бы не было, конечно... но нельзя его прогрессировать, — на самом деле, понять это волнение было сложно, никогда не использовав артефакт. Так или иначе, тот наносил урон — для Чарли не столь серьёзный, но как таковое, его наличие даже при полной адаптивности инструмента, не светило ничем хорошим кому-то с меньшей предрасположенностью, — а почему я не могу использовать его сам?

[indent] — Потому что без внушения вероятность выше, что контакт сорвётся, — это было правдой, и такое уже случалось, хоть и всего в паре случаев. Ведьмак выдохнул, щёлкнув крышкой, хлебнул зелья из стакана и гадко поморщился. Более надёжных гарантий, чем «Зов», ничего не давало, но Кай теперь тоже сомневался, Дэвенпорт чувствовал это. Они замолчали, — если дать его Джино?

[indent] Чарли пару мгновений молча изучал взглядом содержимое пепельницы. Ветер растаскивал обрывки истлевшей сигаретной бумаги, словно новогодние подарки.

[indent] — Если совсем ненадолго. Максимум минут на десять. Вероятность, что он получит износ, гораздо меньше, но вот так приобрести внезапную рассеянность тоже не хорошо, — вздохнув, Дэвенпорт откинулся, не пытаясь спрятаться от ледяных порывов морского ветра. Повернул лицо, встретился взглядом с прозрачно-ледяными глазами Джино и снял с пояса позолоченную шкатулку с вороном, на вид едва ли больше спичечного коробка, — тебе самому как эта идея?